Церковь, власть, общество

Версия для печати
Отправить ссылку по почте

http://www.grad-petrov.ru/archive.phtml?mess=636

Церковь, власть, общество

Слушать

«Уроки истории»

24 апреля 2012 г.

Прот. Александр Степанов: Здравствуйте, дорогие братья и сестры! У микрофона протоиерей Александр Степанов. В эфире программа «Уроки истории».
Смысл этой программы, как уже знают многие наши слушатели, двояк: во-первых, мы учим историю, познаем ее, и, с другой стороны, история должна нас чему-то учить. И история учит нас именно потому, что мы всегда можем проводить определенные аналогии с ситуациями, которые были когда-то в нашем прошлом и тем, что происходит в сегодняшнем дне. Действительно, набор коллизий исторических совсем не так велик, и в то же время могут проявляться какие-то постоянные доминанты в развертывании тех или иных исторических событий, в действии тех или иных социальных групп. И вот сегодняшняя наша жизнь, так неожиданно для многих оживившаяся, в общественном и политическом смысле, конечно, ставит серьезные вопросы и перед Церковью, и перед тем, как Церковь может реагировать, участвовать или, наоборот, подчеркнуто не участвовать во всем том, что разворачивается вокруг нас. Тем более что события, которые сегодня мы наблюдаем, очень активно вовлекают Церковь в эти общественные движения. Иногда острие протестных настроений направляется и в адрес Церкви тоже.
Какая-то аналогия напрашивается с ситуацией в России, скажем, столетней давности, начала 20-го века. Действительно, если мы окажемся в 1911 году, мы увидим время относительно благополучное, страна активно развивается. Если мы отойдем еще на 5 лет назад, уже в 1906 год, мы увидим страну, потрясенную до почти паралича революцией – тотальные забастовки, кровавые уличные столкновения, баррикады, паралич власти и т.д. Но бросается в глаза, что ситуация начала 20-го века характеризовалась противостоянием просвещенного общества, как это тогда называлось, то есть людей образованных, грамотных, жителей городов, в основном, и власти, при пассивном консерватизме основной массы населения – крестьянства. Сейчас это обострение общественно-политической жизни тоже связано с тем, что вот это новое просвещенное общество, которое себя так странно определило: креативный класс, тоже встало в достаточно жесткую оппозицию с властью. И подобно тому, как тогда молодежь была боевым отрядом этого просвещенного общества, вплоть до террористических проявлений, которые потрясали страну, сейчас тоже среди молодежи, студенчества, иногда недоучившегося студенчества, как и раньше, возникают очень острые протестные настроения, которые выливаются в то, что называют акционизмом. И вот одно из этих проявлений как раз совсем недавно мы наблюдали в храме Христа Спасителя, и эта тема уже в течение двух месяцев не сходит с информационных страниц. И конечно, разделяет общество и церковное сообщество на два лагеря.
Но нас больше всего, конечно, интересует: а где во всем этом Церковь? Если взглянуть на начало 20-го века – какая роль в этой ситуации борьбы просвещенного общества с властью выпала на долю Церкви?
Сегодня в нашей программе принимает участие церковный историк, профессор Санкт-Петербургской Духовной академии протоиерей Георгий Митрофанов. Здравствуйте, отец Георгий!

Прот. Георгий Митрофанов: Здравствуйте!

Прот. Александр Степанов: Вы как историк и человек, который занимался еще, помимо церковной истории, и политической историей России начала 20-го века, как Вы бы охарактеризовали роль и положение Церкви в начале 20-го века в этой серьезной коллизии между обществом и властью?

Прот. Георгий Митрофанов: Прежде чем я скажу о положении Церкви в тот период, я бы все-таки позволил себе не согласиться с Вами относительно многих общих черт между ситуацией в России начала 20-го и начала 21-го веков. Россия начала 20-го и начала 21-го века очень друг на друга непохожи. Но нечто есть и сходное. И вот как раз Вы сейчас обозначили проблему очень больную, с моей точки зрения, потому что я как церковный историк не могу не видеть многих соответствий в ситуации начала 20-го и начала 21-го века с точки зрения положения Церкви в государстве.
Так уж повелось у нас со времен Крещения Руси, что православная церковь существовала в неразрывном единстве с государством. В какие-то периоды это было для Церкви полезно, как в Древней Руси, в какие-то бесполезно и даже вредно, как последующий период Московской Руси. А в каких-то ситуациях это было просто уже губительно для Церкви – как это стало осознаваться в конце Синодального периода. И хотя к началу 20-го века наша Церковь состояла из людей, – я говорю о людях, активно относившихся к церковной жизни, – выросших в убеждении, что в России православная Церковь всегда существовала и будет существовать в единстве с государством: об этом говорили и церковные консерваторы, и церковные либералы, и сторонники возобновления практики Соборов и восстановления Патриаршества и противники – все воспринимали как само собой разумеющуюся реальность, что Церковь в России никогда не будет отделена от государства, и только были озабочены тем, чтобы Церковь получила какую-то большую свободу.
1917 год поставил Церковь в очень сложное положение. В церковной иерархии, как во многих слоях русской общественной элиты, начиная с высшего генералитета и кончая представителями крупного капитала, в русской церковной иерархии были очень сильны критические отношения не только по отношению к императрице, но и по отношению к императору. Вот почему, промедлив несколько дней после отречения императора Николая Второго от власти, а потом познакомившись с Манифестом Михаила Александровича, 9 марта Святейший Синод, состоящий из лиц, назначенных туда еще императором Николаем Вторым, принял обращение к Церкви, в котором никак не упомянув исчезновение из государственной жизни России монархии, просто призвал всех хранить верность Временному правительству и приветствовал начало нового этапа русской истории на началах свободы. То есть церковная иерархия, подобно многим представителям высших слоев общества, попыталась дистанцироваться от монархии, но не от государства. И хотя было не ясно, каким будет государство в ближайшее время, Церковь подчеркивала, что принцип отделения Церкви от государства неприемлем для Русской Православной Церкви.
Тем не менее это произошло. Большевики, захватив власть, не только провозгласили отделение Церкви от государства, но, по существу, развернули с самого начала активное гонение на Церковь. Возникла ситуация парадоксальная: никогда еще Русская Православная Церковь не была поставлена в условия, чтобы быть инструментом политики государства, провозгласившего своей задачей искоренение религии как таковой. И тем не менее это случилось. Да, логика действий митрополита Сергия тогда была понятна, он понимал, что имеет дело с тоталитарным государством, существовать в котором легально можно лишь только на тех условиях, которые это государство предложит. Либо нужно отказаться от самой идеи легального существования Церкви, нужно быть готовым увести остатки духовенства и мирян в катакомбы, что в условиях тоталитарного государства не представлялось перспективой долговременной – любая катакомбная Церковь была обречена на уничтожение.
Наступил тяжелейший период в истории Церкви, достаточно напомнить хотя бы то, что рукоположение любого священнослужителя происходило после получения им регистрации от государственного чиновника. Большей зависимости Церкви от государства представить невозможно, ибо государство жестким образом контролировало кадровый состав духовенства: от дьякона до архиерея. Но рубеж 80-х–90-х годов неожиданно открыл перспективу тоже по-своему беспрецедентную. Действительно, впервые, начиная где-то с 90-го года, появилась возможность развиваться от государства независимо, и казалось, после страшного опыта 70-летнего советского времени, когда вынужденный союз с богоборческим государством принес Церкви только колоссальный вред, побудить Церковь от государства дистанцироваться. Да, это было очень трудно, потому что вся инерция не только предшествующих 70-ти лет, но и предшествующих, по сути дела, 1000 лет, предполагала нечто совсем другое.

Прот. Александр Степанов: И еще на 1000 лет отступить надо назад – Византию сюда включить.

Прот. Георгий Митрофанов: Да, если вспомним Византию, то еще 1000 лет надо прибавить. Но сейчас, наконец, появилась возможность, пережив такое страшное от государства гонение, зажить жизнью самостоятельной. И надо сказать, что в обществе Церковь тогда воспринималась как самый негосударственный институт, в том смысле, что это был единственный институт, легально существовавший в советской стране, который советскими и постсоветскими, теперь уже, людьми рассматривался как несоветский, не смотря на эту зависимость Церкви от государства. В Церкви видели то, что связывало нас с нашим историческим прошлым, на нее уповали многие – это был колоссальный кредит доверия. Мне трудно даже аналогию найти в русской истории, когда бы на Церковь взирали с такой надеждой многие люди, повторяю, в большинстве своем невоцерковленные. В этот момент Церковь, как мне казалось, могла и должна была бы, опираясь на этот колоссальный кредит общественного доверия, обозначить свою независимость от государства, тем более что законодательство, в частности, даже российское законодательство того периода времени давало для этого очень хорошую правовую базу. Но не смотря на то, что кредит доверия обществом государству уменьшался, в это время представители нашей церковной иерархии делали все от них зависящее, чтобы сохранить свою связь с государством, которая ведь неизбежно должна была перерасти в зависимость от государства.
Вы помните, какое большое значение придавалось тому, чтобы государство давало разного рода льготы и привилегии в сфере, например, торговли, коммерческой деятельности. Да, государство передавало храмы, чаще всего разрушенные. Эти храмы нужно было восстанавливать, и государству апеллировали с тем, чтобы оно давало возможность за государственный счет и за счет тех льгот, которые предоставляли Церкви, все это поднимать. Точно так же шел диалог с нарождающимся тогда полукриминальным капиталом, опять-таки в этом отношении. А капитал в это время начинает срастаться с властью, власть с капиталом. И, собственно, уже с ельциновского времени, не смотря на то, что сам Ельцин, за что его нельзя не уважать, не дела вид, что он из партаппаратчика превратился в истового православного христианина, вот не смотря на это, государство и Церковь уже в этот период стали срастаться. В отношениях Церкви и государства произошло то, что меня не может не поразить – мы за 20 лет существования Церкви в условиях Российской Федерации сумели себя также неразрывными узами связать с государством, как это произошло за 900 лет существования Русской Православной Церкви от Древней Руси до Российской Империи.

Прот. Александр Степанов: Я думаю, это говорит как раз о том, что при всем различии того, каким является сегодня государство и общество, – в истории вообще известно, что два раза в одну реку войти невозможно, точного повторения не может быть, – тем не менее те стереотипы жизни Церкви, которые сложились за эти 900 лет, очевидно, не были утрачены, они все равно в головах людей, в каком-то подсознании, где-то это сидит очень плотно. И как только началась церковная жизнь…, вспомните 90-е годы, чем увлекались больше всего – монархией как абсолютно неотъемлемой частью церковной жизни, если ты православный, ты обязан быть монархистом. А это уже была заявка о том, что Церковь и власть должны быть абсолютно неразрывно связаны – идея, которая шла из Византии, сейчас в новом своем облике все равно искала себе возможность воплотиться, вот она воплотилась в этом, действительно, уродливом соединении Церкви с властью, которое сегодня вызывает так много нареканий.

Прот. Георгий Митрофанов: Действительно, тезис начала 90-х: «Православный должен быть монархистом». Но даже если нет монархии, он должен быть государственником. Даже сели государство богоборческое, как было в советское время, он должен поддерживать это государство, даже если это государство, вызывающее большое недоверие населения, погрязшее в коррупции, в протекционизме и т.д. и т.п., можно о многом говорить сейчас,, тем более об этом говорят и сами государственные руководители, – все равно должен быть государственником и патриотом. Вот это ощущение того, что Церковь должна с любым государством не просто находиться в каком-то союзе, взаимодействии, а, по сути дела, обслуживать это государство, а нужно сказать, что любое государство, даже самое благонамеренное, в ситуации, когда ей предлагает какая-то часть общества свои услуги, готова этим воспользоваться. Надо обратить внимание, что есть период 90-х годов, когда у нас смогла бы развиваться церковная самоорганизация, создание приходских общин, создание форм внутренних, начиная с прихода, кончая епархиями, связанных с миссионерской, катехизаторской деятельностью.

Прот. Александр Степанов: С образованием.

Прот. Георгий Митрофанов: С образованием. Все это пребывало в запустении. Главной задачей иерархии – не потому, что каждый епископ мечтал об этом, он просто был встроен в определенную систему отношений – было выстраивание отношений с местной государственной властью: настоятеля с представителем районной администрации, епископа с губернатором, Патриарха с главой государства, с главой правительства, что, в частности, обозначено даже в характере его охраны – он получает такую же охрану, как и первые лица государства. Вот эта ориентация на диалог с государством, от которого, безусловно, были какие-то выгоды, но выгоды, по преимуществу, внешние, потому что получить большее невозможно. Государство гарантировало, например, представителям нашей иерархии засекречивание архивных данных об их связях с советскими спецслужбами – основной вопрос во всех абсолютно Церквях, странах Восточной Европы, только там этот вопрос решен совершенно иначе, чем у нас. И с бизнесменами, которые отмывали свои деньги через благотворительные церковные начинания. И с чиновниками, которые получали откаты какой-то благотворительной помощи. Разные были варианты, но все это не имело отношения к существу церковной жизни. Сама Церковь изнутри не развивалась, но все больше и больше погрязала во взаимозависимости по отношению к государству.
И происходило то, что в конечном итоге в сознании нашего общества Церковь вплотную стала связываться с конкретными представителями власти, начиная с региональных властей и кончая федеральными, в качестве одного из ближайших их союзников, сподвижников, соработников, а в каких-то случаях соучастников. Даже весьма благонамеренно настроенные священники, становясь настоятелями, уже попадали в такую систему взаимоотношений, что им приходилось уделять очень много времени выстраиванию отношений с чиновниками, со спонсорами и т.д. и т.д. Священники отрывались от своей пастырской деятельности, к которой, может быть, стремилась их душа. Более того, стал меняться менталитет неофитов, православных христиан, пришедших в Церковь в 90-е годы, многие приходили в Церковь от такого духовного вакуума. У них еще не выстраивалось мировоззрение, обращавшее их взор ко Христу, они искали новую общность людей, которая бы позволяла им чувствовать себя, как они чувствовали себя в тоталитарном советском государстве – в единстве, в единомыслии, в какой-то мощи. Неотмирность Церкви, которая когда-то и привлекала к ней даже людей, всерьез не задумывавшихся о Христе, оставляет ее, и Церковь воспринимается, с одной стороны, как коммерческая организация, комбинат ритуально-бытовых услуг, а с другой стороны, как идеологический отдел государственной бюрократии - безыдейной, вороватой, но нуждающейся в каких-то лозунгах, связавших бы бюрократию с историческим прошлым нашей страны. Вот это двойственное положение, с одной стороны, коммерческой организации, а с другой стороны, идеологического отдела сейчас становится весьма распространенным в нашем обществе, что и порождает вот эти самые ярлыки типа ЗАО РПЦ РП.

Прот. Александр Степанов: Отец Георгий, мы с Вами говорили раньше, уже не раз, повторяя слова Федотова, что Церковь должна опираться не на государство, искать контакт не с государством, а с обществом, собственно, об этом сейчас была речь. И вот, по сути дела, последние годы в нашей Церкви довольно много звучит призывов к активности в обществе, откликаться на социальные проблемы, откликаться на несправедливость, которая есть в обществе, даже в речах Святейшего часто обличается вот это сильное расслоение имущественное, что правоохранительные органы часто не выполняют свои функции. То есть Церковь начинает как-то отзываться на те события конкретные, реальные, которые происходят в нашей сегодняшней жизни, высказывая нравственную оценку тому, что происходит. Вот это начинает происходить, но мы видим, что все это вызывает столько всяких возмущений в обществе, в самой Церкви возникают нестроения. И в связи с этим, в нашей истории столетней давности Церкви делали ли что-то подобное?

Прот. Георгий Митрофанов: Я думаю, что Церковь, действительно, должна, оставаясь именно Церковью, предлагать обществу такой взгляд на его жизнь, который бы отличался от взгляда и государства, и самого общества. Но, к сожалению, много можно говорить о том, как и почему Церковь этого не делала на протяжении веков, то есть отдельные ее представители подчас делали, но те, кто составлял церковный истеблишмент, церковно-иерархический нет, как правило, а если пытались сделать, это плохо кончалось – история святого митрополита Филиппа. В связи с этим образ выдающегося святителя митрополита Филарета Дроздова здесь очень показателен. Это был иерарх, который, например, писал речи при вступлении на престол и императору Николаю Первому, и императору Александру Второму. Который не проронил ни слова, когда об этом говорили многие даже государственные чиновники, готовившие реформу об освобождении крестьян от крепостного права, по поводу вот этого самого крепостного права. Но когда приблизился 1861 год, написал манифест об отмене крепостного права. И это, конечно, было очень для Церкви унизительно, что не она, а власть инициировала, например, ликвидацию крепостного права. Да, власть должна была продумать законодательную сторону этого явления, но нравственную оценку крепостного права, которую давали очень многие, часто и антицерковно настроенные представители российского общества, Церковь не давала никогда. Но когда государство сказало, что это плохо, Церковь повторила вслед за государством эти же самые слова. И так было в очень многих государственных общественных вопросах – Церковь лишь повторяла то, что говорила государственная власть.
Первым случаем серьезного противостояния Церкви и государства стала история с намерением императора подписать закон о веротерпимости, что было сделано в 1905 году. Вот в этот момент Церковь наконец озаботилась, то есть нашла в себе силы, в лице митрополита Антония (Вадковского) и членов Синода, и многих, как потом показали обстоятельства, епископов, высказалась за то, чтобы свобода, предоставляемая всем конфессиям, распространилась и на Церковь. И вот начался кратковременный период, когда Церковь стала все более и более самостоятельно отзываться сначала на внутрицерковные проблемы, но затем и на проблемы общественные. Этот короткий период прекратился, по сути, в 20-е годы, и с 1927 года мы сталкиваемся с поразительным явлением – Церковь ведет себя в лице митрополита Сергия так, как будто она продолжает жить в Российской Империи: она безоглядно поддерживает власть, она делает вид, что ничего не происходит. Вспомним интервью Сергия 1930 года, где он говорил, что никаких гонений на Церковь нет, а если какие церковнослужители сидят, то сидят за уголовные преступления, там им и место, храмы закрываются по инициативе верующих. По существу, это было предательство самой себя. И опять никаких иных высказываний, кроме таких, которых требовала власть, не делалось, ни в 50-е, ни в 60-е, 70-е и в 80-е годы. Но я вспоминаю свое восприятие вот этих миротворческих речей наших церковных иерархов, экуменических речей, речей о справедливости коммунистического строя и т.д. Их было читать тоскливо, было читать стыдно, но было ощущение, наверное, сочувствия, сострадания – наши же иерархи вынуждены были во имя того, чтобы хоть какая-то церковная жизнь легально сохранялась, осквернять себя вот этой неправдой. Но когда церковные иерархи начинают повторять зады государственной пропаганды в условиях, когда государство этого, в общем-то, не требует, когда государство не ставит в жесткую зависимость то или иное выступление первого иерарха Церкви от того, чтобы закрыть столько-то или столько-то храмов, арестовать столько-то или столько-то священников, как было с митрополитом Сергием, вот когда в этих условиях Церковь начинает ретранслировать государственные лозунги пропагандистские, призывать всех своих верных рассматривать свой долг перед государством как исполнение своего религиозного долга, то это уже не может иметь никакого, я бы сказал, смягчающего обстоятельства. Это не полезно для государства, это вредно для Церкви. И в конечном итоге весь предшествующий исторический опыт показывает нам, что при таком положении вещей любой серьезный государственный катаклизм станет одновременно катаклизмом и церковным. И Церковь рискует разделить с падающей властью ее судьбу.
Я не убежден, что мы стоим на грани каких-то революций, мне так не кажется. Кризис, безусловно, может быть связан с падением цен на нефть, с заменой одного клана политического другим, каким-то верхушечным переворотом. Но в целом, я все-таки не думаю, что в нашей стране произойдет новый бессмысленный, беспощадный массовый бунт. Буйных мало. Но то, что при очередном витке антиправительственных, антигосударственных настроений эти настроения будут обращаться и против Церкви как несущей ответственность за все то неправое, что делает, по мнению общества, по мнению оппозиционно настроенных членов общества, эта власть – это совершенно очевидно. И я как историк ощущаю это удивительное созвучие ситуации 1917 года с ситуацией нынешних лет. Просто я поражаюсь тому, как мы за 20 лет смогли проделать путь интеграции в жизнь не требовавшего от нас этой интеграции государства, состоящего из людей, безусловно, обезбоженных. Умение креститься в храме на пасхальной службе еще не есть свидетельство своей христианской веры, мы это прекрасно знаем, столь много сделавший для обустройства храмов в Москве Лужков никогда не причащался, потому что вел здоровый образ жизни. Все это условно, это было государство, которое решало свои задачи, чисто утилитарного плана, которое даже не требовало от Церкви, чтобы она помогала ему в этом. Но Церковь сама не раз предлагалась государству, и эта помощь периодически востребовалась.

Прот. Александр Степанов: Еще один момент, отец Георгий. В начале века, как Вы говорите, Церковь утратила, ну, если хотите, свой пророческий голос. То есть это не случилось в начале века, вот этот тесный союз с властью и принципиально уже и невозможность сказать какое-то независимое от власти слово, приводило к тому, что Церковь утрачивала способность высказаться о тех делах, даже не делах, а именно о нравственной атмосфере, которая утверждается в обществе. И в этой ситуации в России, как мы все хорошо знаем, кто угодно брал на себя эту роль – литература прежде всего, традиционная русская литература 19-го века вся пронизана нравственным пафосом. Затем, это были какие-то партии политические, которые боролись с властью, с режимом, собственно, даже и не впрямую за то, чтобы самим захватить эту власть, но они, прежде всего, рассматривались обществом как выразители некой правды, праведности. Не случайно эти люди в себе, действительно, во многом воплощали образ такого аскетического, религиозного, даже фанатичного, человека, тоже отмечалось неоднократно, что эти люди именно служили своей идее, как служили религиозные подвижники Христу.
И мне кажется, сейчас происходят очень похожие вещи. Вот эти женщины, которые вылезли в таких нелепых одеждах в храме Христа Спасителя и, действительно, безобразно плясали там на амвоне, воспринимаются, особенно молодежью, как те люди, которые говорят правду о жизни власти, и Церкви, и всего нашего общества более ярко и смело, чем это должна была сделать Церковь. От Церкви ожидали бы с этого места, может быть, с амвона храма Христа Спасителя ясного слова правды о нашей жизни. Как Вам кажется, насколько возможно все-таки было бы для Церкви в этом направлении действовать или лучше уж устраниться из общественной жизни вовсе? По крайней мере, это не будет приводить к таким скандалам и к такой волне отторжения от Церкви со стороны молодежи.

Прот. Георгий Митрофанов: Вы знаете, на этот вопрос я бы ответил пространно, потому что, в конечном итоге, то, что произошло тогда, накануне Великого поста, в храме Христа Спасителя, для меня, чем больше проходит времени, тем больше приобретает какое-то, действительно, глубокое и очень для меня самого противоречивое значение. Я здесь лицо, так сказать, пристрастное. Я уже не раз и в радиопередачах, и в лекциях, и в проповедях высказывал по разным поводам свое очень сложное отношение к самой идее восстановления храма Христа Спасителя. И вот как историк и священник я не могу здесь немножко не поразмышлять о предистории.
У нас очень мало было хороших женских монастырей. Но на этом месте в Москве не один век уже был Алексеевский женский монастырь, который в связи со строительством храма Христа Спасителя перенесли. Это был очень большой удар по той, уже сложившейся там не один век монастырской общине, и настоятельница Алексеевского монастыря, покидая свой родной монастырь, который ликвидировали, – монастырь-то сохранился, снесли здание монастыря – предрекла будущему храму тяжелую судьбу. Она не конкретно говорила, не проклинала будущий храм, но сказала, что хорошего здесь не будет. Действительно, когда мы смотрим на последующую историю этого парадного храма – да, с одной стороны, там проходили пленарные заседания Поместного Собора 17-18 годов, Собора, не завершившего свою работу, Собора, принявшего огромное количество важных, нужных Церкви постановлений, которые не были реализованы в нашей церковной жизни и по сей день. Собор был разогнан, храм все больше приобретал черты приходского храма. Вот короткий период, когда в начале 20-х годов в нем стала теплиться какая-то не холодная, парадная церковная жизнь, а подлинная церковная жизнь. Но тут же следуют два московских процесса над духовенством 1922-23 года, весь причт храма репрессируется, и он становится с 23-го года обновленческим храмом, и там уже проходит обновленческий Собор. А далее мы видим, как постепенно, как это часто было с обновленцами, обновленческий причт этого храма деградирует, причем на уровне даже персональном: достаточно вспомнить, что последним регентом этого храма был будущий военный музыкант, композитор Александров, автор гимна партии большевиков. Вот вдумаемся в это – каким должен быть своеобразным этот регент, чтобы с легкостью, после закрытия храма Христа Спасителя переквалифицироваться в создателя гимна партии большевиков, который написать поручил ему Сталин и который до сих пор звучит у нас в качестве нашего государственного гимна. А потом этот храм вообще взрывают, и на месте его появляется бассейн.
Да, все это выразительные черты эпохи. И вот когда появилась возможность вернуться к вопросу о том, а что же должно быть на этом, оном из лучших московских мест, – мне казалось, что не надо было ни в коем случае пытаться восстановить тот храм, который был. А нужно было попытаться на этом месте возвести, безусловно, храм, но какой-то иной, может быть, посвященный тем же самым новомученикам, в том числе и тем, которые служили в этом храме. Иных размеров, иных масштабов, иных форм. Мы все хорошо знаем, что получился новодел. Вот в качественном отношении, начиная с росписи, кончая орнаментами, это не тот уровень, который был у храма Христа Спасителя.

Прот. Александр Степанов: С этими рельефами бронзовыми, которые никогда не были бронзовыми.

Прот. Георгий Митрофанов: Да. А если мы задумаемся о том, на какие средства и в каких условиях строился этот храм? Посмотрим на доски, которые висят в этом храме – спонсорами этого храма были весьма сомнительные люди, о которых мы достаточно хорошо теперь уже знаем, кто они такие были. И это было известно уже тогда. И в результате храм этот так и не стал собственностью Церкви. И когда в ряду всех этих событий появляется вот эта панк-группа, она ведь появляется там не случайно – этот храм стал символом современного официозного православия, не только с хорошим, но и с дурным, что есть в нем, этого скрывать невозможно, это же очевидно, хотя бы то, что мы перечислили: связь Церкви с государством, связь с сомнительным капиталом жертвователей, выстраивание новой иерархии, и даже в храме с VIP-прихожанами в одном месте со своей охраной, с простыми смертными d… и т.д. и т.д. И вот там появляется эта самая панк-группа.
Теперь, о чем они пели. Конечно, форма, которую они избрали, представляется мне совершенно дикой по всем параметрам. Не только дело в нецензурных словах, я думаю, что в любом месте это смотрелось бы отвратительно, а в храме это еще более отвратительно, притом даже с эстетической точки зрения, при всех эстетических издержках храма Христа Спасителя. А надо сказать, что пели они, – если убрать эту отвратительную форму, которая мешает воспринимать любому нормальному человеку то, что они хотят высказать, – это серьезные вопросы. Это серьезные упреки, обвинения, на которые, мне кажется, надо отвечать. Я не знаю, как это будет делать государство, видно, как оно это делает, держа в СИЗО, а должна быть готовой ответить Церковь. На упреки в том, что Церковь забыла Бога, вернее, не Церковь, а иерархия; на упреки в том, что она стала прислужницей власти, власти неправой и т.д., оставляя грубость формы. В принципе, мы, священнослужители должны быть готовы отвечать на все вопрошания, в том числе и для нас очень неприятные. Причем, они не просто пели о том, что пришло им в голову, они пели, в грубую форму облекая, о чем говорят очень многие, в том числе и православные люди. И то, о чем не так уж часто мы говорим на официальном церковном уровне. Мы сами должны задавать себе самые главные, самые актуальные вопросы, самые проблемные вопросы, касающиеся нашей жизни. И если это не сделаем мы, те, кому Церковь дорога, это будут делать те, кому Церковь не дорога, кому она враждебна, кто будет хотеть этими вопросами унизить Церковь, а не помочь эти вопросы разрешить. Вот это и случилось в лице этого самого события.
Что произошло дальше – по-своему, очень выразительно. Мы и здесь не смогли отреагировать на эту акцию по-церковному. Мы по государственнечески на нее отреагировали. В принципе хулиганство – да, не первое хулиганство, особенно, Толоконниковой, но почему-то сходило с рук. Тут решили, что с рук не сойдет. Это дело государства, пускай государство как считает нужным, так с ними и распоряжается. Считает нужным задержать – пускай задерживает, считает нужным отдать под суд , содержать в СИЗО – пускай сажает. Но Церковь должна в этой ситуации – этот вызов был брошен ей – высказать свою позицию Первоначально то, что сказал протодьякон Андрей Кураев, по форме мне не очень понравилось, но по существу это было верно. Он не попытался, может быть, всерьез разобраться в том, что они сделали, в том, что они сказали, но он дал понять, что Церкви не подобает на такую заведомо эпатирующую, провоцирующую ее на не церковную реакцию, выходку реагировать вот таким же неадекватным образом. Он предчувствовал, представляя нашу церковную общественность, те вопли, которые начнуь раздаваться тут же: «А вот из мечети они бы живыми не вышли» – но на то это и мечеть, на то это и мусульмане. «А вот в таких-то странах их бы казнили или, по крайней мере, выпороли», – но речь идет отнюдь не о цивилизованных христианских странах, где бы их казнили и выпороли. И такая реакция пошла со стороны православных. Отец Андрей справедливо ернически, подобно этим девицам, попытался все это купировать – этого не получилось.

Прот. Александр Степанов: Его купировали.

Прот. Георгий Митрофанов: Да, он чуть ли не разделил их участь, только что в СИЗО не попал. А что пошло дальше? Дальше мы видим то, что пошло – их арестовали. Ну, хорошо, арестовали, выяснили: они это, не они. Но почему их нужно держать вот уже два месяца, а теперь еще два месяца в СИЗО? И это на фоне того, что в нашей стране отпускают либо вообще не арестовывают, либо отпускают из мест заключения, Бог знает, каких злодеев. И это знают все! Почему именно их надо держать? Ну ладно, государство почему-то их решило держать, и мы здесь не можем приказать государству их отпустить. Но что мы можем сделать, учитывая то, что в обществе сложилось представление, что именно Церковь убедила государство вот этих хулиганок заточить в СИЗО. Мы можем обозначить здесь свою позицию. «Они не просят прощения – значит, мы не будем их прощать», – говорит отец Всеволод Чаплин. Доля правды есть в этих словах, я считаю, что навязывать свое прощение тем, кто в нем не нуждается, его отвергает, – это, действительно, метать бисер перед свиньями, я с этим согласен. Но мы знаем о письме Алехиной, в Страстную пятницу написанном, она просит прощения, слава Богу, не у церковного истеблишмента, а у верующих православных христиан, она оскорбила их чувства, достойно просит прощения, я ничего не могу возразить. Мы знаем даже письмо Толоконниковой от марта месяца, обращенное к отцу Всеволоду Чаплину, где она в более сдержанной форме говорит о чем-то подобном. Но разве это не повод для нас отмежеваться от этих неадекватных, жестоких действий властей и, например, попросить власти освободить их под залог и внести этот залог, чтобы эти феминистки, которые в своем феминистском раже забыли, что они матери, вернулись к своим детям хотя бы до заседания суда. Да, слава Богу, что мы вовремя спохватились и устами Владимира Легойды заявили о том, что Церковь не хочет реального срока заключения для них, а надеется, что срок будет условным. Очень хорошо. Но сейчас конкретная ситуация, как в ней вести себя по-христиански, а не государственнически? Для этого надо выступить с такой инициативой. Откажутся они освобождаться под залог, который Церковь внесла, – это будет их право. Но это покажет, что Церковь в данном случае сделала все для того, чтобы ситуацию разрешить.

Прот. Александр Степанов: Удивительно, что прошло уже столько времени, и реакции вообще никакой на эти письма, как будто бы ничего не было произнесено. А они не могут сказать как-то иначе, как только написав какой-то текст оттуда и послав его.

Прот. Георгий Митрофанов: И вот за этим-то отсутствием реакции стоит, на самом деле, то, что, к сожалению, проявлялось в нашей Церкви и ранее – поразительное бесчувствие к конкретным судьбам конкретных людей, если эти судьбы не связаны каким-то образом с сильными мира сего. Понимаете, когда мы встречаем такое отношение к этим женщинам, я ведь сразу же вспоминаю о многочисленных случаях равнодушного, черствого отношения в нашей церковной среде к куда более благочестивым и достойным людям, которые, в общем и целом, не получают ни должного сострадания, ни должного внимания со стороны нашего духовенства. У нас в Церкви уже выработался стиль довольно грубых, я бы сказал, по-советски жестоких отношений между людьми. И вот здесь мы встречаемся с тем же самым. Неужели мы хотим таким образом авторитет Церкви поднять? Наоборот – нынешняя ситуация привела к тому, что, в общем и целом, в молодежной среде, да и не только в молодежной, просто в интеллигентской среде – мы, конечно, можем их игнорировать до поры до времени, но к чему это приводит, показал 17-й год, – возникают справедливые вопросы к нам: а ученики ли вы Христовы, если у вас не то что любви нет между собой, а нет сострадания? И то, что произошло Великим постом, что Пасхальная радость всегда сопровождалась в русской Церкви посещением предстоятелями узников в темницах… не надо Патриарху посещать, допустим, их в СИЗО, но какому-то священнику посетить, тому же самому отцу Всеволоду, было бы вполне естественно.

Прот. Александр Степанов: Очень странные я слышал разговоры по поводу того, что она окормляется монахами какого-то монастыря и что если будет разрешение священноначалия, то он конечно же он готов сколько угодно, хоть каждый день, туда ходить. Значит, очевидно, есть запрет священноначалия? Если был запрос прямой на то, чтобы он пришел, он готов прийти, – значит, его не пускают. Так надо понимать?

Прот. Георгий Митрофанов: И вот при этом я бы хотел обратить внимание на один нюанс. Для нас они превратились, надев на себя эти маски, в таких полубезликих фигур. Когда о них что-то начинаешь узнавать, то узнаешь вещи очень разные. И должен сказать, что Толоконникова не вызывает у меня к себе какого-то доброго отношения, и это при том, что чем дольше она будет сидеть, тем больше я буду ей сочувствовать. Но вот та же самая Мария Алехина – человек, который в своей жизни пересекался с людьми церковными. Причем не просто на каких-то тусовках, где рассуждают о Святой Руси; она посещала детскую психиатрическую больницу в качестве волонтера, вместе с молодыми волонтерами Даниловского монастыря.

Прот. Александр Степанов: Да, там большое волонтерское движение молодое, в которое они привлекают как церковных, так и нецерковных людей. Вот она среди них была.

Прот. Георгий Митрофанов: Это свидетельствует о том, что это человек на что-то отзывающийся, не только на экологическую проблематику, в которой она себя запечатлела в части Гринпис, но и на чаяния людей, людей несчастных. Причем, это ей представлялось, видимо, в какой-то момент интересным – пообщаться и с церковными молодыми людьми. Что-то она, может быть, не нашла, не услышала для себя; но перед нами человек живой. Я думаю, не очень многим молодым людям придет в голову посещать в качестве волонтера детские психиатрические больницы.

Прот. Александр Степанов: В Москве волонтерское движение развито очень сильно, по нашим меркам – это порядка 3 тысячи молодых людей вообще, со всей Москвы, церковных и нецерковных. В Церкви около тысячи окормляется. Так что из миллионов молодых людей, которые проживают в Москве, это очень скромный процент.

Прот. Георгий Митрофанов: Тем не менее она оказалась среди них. Значит, что-то ее подвигло к подобного рода шагу в сторону Церкви. И сейчас, когда она, по существу, принесла извинения, можно сказать, о чем она раньше думала, вот не подумала, а сейчас принесла извинения.

Прот. Александр Степанов: Она пишет, что она не думала, не предполагала, что это оскорбит. Конечно, странно…

Прот. Георгий Митрофанов: Нам ли не отозваться на это! Поэтому в этой, с одной стороны, пустяковой ситуации, нужно было бы ограничиться просто привлечением к административной ответственности, выплатой штрафа и просто призывом к ним впредь помнить, что издеваться над чувствами, может быть, и не очень безгрешных православных христиан, которых весь XX век куда более жестоко, чем их даже за месяц сейчас преследовали, это не дело – и всё, это было бы уже забыто в обществе, но, может быть, не забыто ими. А сейчас мы укореняем их в самых худших их чувствах, культивируя и в нашей среде не самые лучшие чувства. Как будто предполагая, что это так, мы начинаем придумывать какие-то версии заговоров – вот уже и психопат из Великого Устюга оказывается сообщником этих самых панк-девиц; вот уже какой-то маргинал в Невинномысске вытворяет то же самое. Да случаев, когда в храм врываются то ли психически больные люди, то ли пьяницы в истории русской церкви было всегда полно. Почитаем «Дневник писателя» Достоевского, где описываются разного рода кощунства со стороны представителей нашего народа-богоносца. Это было, есть и будет, и нет здесь никакого заговора. Но мы как будто сами у себя нагнетаем ту самую ярость благородную, которая должна вскипеть, как волна, чтобы этой волной накрыть всех остальных.
Меня поразили, на самом деле, очень серьезно слова Патриарха, сказанные в официальном интервью о том, что, действительно, в православной среде, это вполне понятно, возникло возмущение, в частности, история с «Pussy Riot» и последующие акции. Но вот для того, чтобы эти инициативы прихожан Русской Церкви не были деструктивными, чтобы они были, действительно, с церковной точки зрения оправданными, правильными, мы решили провести молебен и стояние у храма Христа Спасителя. Вот когда я услышал это из уст Патриарха, я ведь на что обратил внимание – Патриарх, конечно, более информирован, чем мы, ему известно о том, что какие-то православные предлагают уже не просто денежные вознаграждения за адреса участниц «Pussy Riot», как это сделал человек, который куда больше дискредитирует Церковь, чем вся эта панк-группа, руководитель фонда Росмолоко и фонда Василия Великого, этот самый Василий Бойко-Великий. Вот на что должны были обратить внимание правоохранительные органы. Что это такое – денежная премия для тех, кто даст вот такую наводку? То есть получается, что Патриарх опасается того, что со стороны каких-то православных панков – иначе их назвать не могу – могут соответствующие акции произойти, пытается как-то аккумулировать каким-то образом в молебен? В каком состоянии пребывает наша Церковь? И я полностью солидарен со словами отца Андрея Кураева, сказанными в связи с этим шабашем по поводу «Pussy Riot»: «Я не узнаю свою Церковь».
Мне бы никогда в голову не пришло в советский период, что православные христиане могут так реагировать на что бы то ни было. А уж попытка проводить аналогию между гонениями 20-30-х годов и нынешней ситуацией – это свидетельство того, что у нас потеряно просто чувство реальности. Это недопустимо по многим параметрам. Но самое главное, здесь поражает меня прежде всего то обстоятельство, что мы, в конечном итоге, поступаем здесь очень не церковно, но очень государственнически. Причем, имея в виду не государство правовое и демократическое, а то самое переходного типа государство от тоталитарного к правовому, в котором мы сейчас живем.

Прот. Александр Степанов: Где все по понятиям.

Прот. Георгий Митрофанов: Совершенно верно. Для друзей – все, а для остальных – закон.

Прот. Александр Степанов: Хорошо, отец Георгий. Время нашей программы подошло к концу. Действительно, сегодня получились впечатляющие уроки нашей истории и обзор нашей сегодняшней жизни. Дай Бог, чтобы действительно история нас чему-то учила и помогала делать серьезные выводы из того, что происходило раньше. Сейчас, я думаю, это нам необходимо как, может быть, никогда.
Спасибо большое! Я благодарю участника нашей сегодняшней программы, профессора Санкт-Петербургской Духовной академии протоиерея Георгия Митрофанова за участие в программе «Уроки истории», которую провел для вас протоиерей Александр Степанов. Всего вам доброго!

Подготовка текста: Марина Матвеева