Состав СБОРНИКА № 2 и рекомендации от о.Дамаскина

Сб-2 ВСТУПЛЕНИЕ /13 028/

http://newmartiros.blogspot.ru/p/2_1014.html

Сб-2 Блаженная мц Нина Кузнецова /6 628/

http://newmartiros.blogspot.ru/p/blog-page_25.html

Сб-2: Свщмч Александр (Парусников) /10 552/

http://newmartiros.blogspot.ru/p/2.html

Сб-2 Потомки свщмч Александра Парусникова /16 849/

http://newmartiros.blogspot.ru/p/11-2013.html

Сб-2 Новомученики Бердянские /12 940/

http://newmartiros.blogspot.ru/p/httpeparhiya.html

Сб-2 «Групповое дело Инюшина» /11 417/

http://newmartiros.blogspot.ru/p/blog-page_24.html

Сб-2: (ПСТГУ) Свщисп Георгий Седов /24 961/

http://newmartiros.blogspot.ru/p/2_27.html

Сб-2: (ПСТГУ) Исповедница Ираида Тихова /13 234/

http://newmartiros.blogspot.ru/p/blog-page_28.html

Сб-2: ЗАКЛЮЧЕНИЕ /11 920/

http://newmartiros.blogspot.ru/p/blog-page_8422.html

ИТОГО ЗНАКОВ = 109 728

----------------------------------------------

РЕКОМЕНДАЦИИ иг. Дамаскина

мученица Татиана Гримблит

преподобномученица Мария Лелянова

священномученик Николай Восторгов

священномученик Тихон и исповедница Хиония Архангельские

священномученик Николай Кандауров

священномученик Сергий Скворцов

священномученик Назарий Грибков

священноисповедник Николай Лебедев

священномученики Михаил Петаев и Иоанн Куминов

священномученик Николай Розов

священномученик Александр Парусников

священномученики Александр Смирнов и Феодор Ремизов

мученики Дмитрий Волков и Никита Сухарев

мученица Елисавета Тимохина


иг Дамаскин на ПравМире
http://newmartiros.blogspot.ru/2013/04/blog-post_8942.html

Сб-2: ВСТУПЛЕНИЕ /12 352/

ВСТУПЛЕНИЕ

ЭПИГРАФ:

Жизнь (и смерть) святых мучеников и

 подвижников есть воплощенный идеал 

истинного, духовного и возвышенного жития.

 И по этой причине она нам может 

показаться странной и непонятной. 

Душа иного подвижника так чиста, 

так свободна от всяких греховных и 

омрачающих помыслов, что нам представить

 это трудно. Потому и описать душевное 

состояние подвижника нелегко, не сходно оно

 с нашим. Но я и не дерзал на это, а хотел лишь,

 чтобы читатель чтением книги доставил себе

 душевную пользу и мог сказать: 

«Святые мученики, исповедники и праведники 

российские, молите Бога о нас!»

'''Иеромонах Дамаскин (Орловский). "Мученики, 

исповедники и подвижники благочестия Российской 

Православной Церкви ХХ столетия. Жизнеописания 

и материалы к ним". Книга 1. - Тверь: Издательство 

"Булат", 1992 год, стр. 6.'''

ВСТУПЛЕНИЕ

"Прошло 75 лет с 1937 года, который вошел в историю с названием «Большего террора», когда практически закончилась «ликвидация» Русской Церкви, если говорить о ней в количественном смысле. В 1937–1938 годах было уничтожено примерно 98% русских иерархов. Были закрыты все монастыри, духовные школы, почти все храмы. На территории бывшего СССР в 1939 г. осталось 300–400 храмов, которые коммунисты оставили, чтобы можно было сказать, что в России «нет гонений на Церковь», -сказал  протоиерей Владимир Воробьев, ректор Свято-Тихоновского университета, представляя новую книгу о новомучениках и исповедниках Российских, -"Мы помним и чтим героев войны, — забыть о наших новомучениках, которые отдали свою жизнь за веру во Христа, за то, чтобы мы могли жить в Церкви, чтобы путь ко Христу не был отнят у нас, — это еще страшнее, чем забыть своих отцов, убитых на войне."

Впрочем, память о войне — это до сих пор живая кровавая рана в душе каждого русского. Трагедия не пережита,  боль долгие годы заглушалась звуком фанфар, а как фанфары стихли, осталась боль и полное непонимание того, что болит и почему. Погибли без счета до сих пор ненайденные солдаты - их всех едва ли найдут поисковики-любители. Погибли в лагерях или расстреляны новомученики - и почти ни о ком мы не можем сказать, где он похоронен.У нас сформирован такой менталитет. Мы привыкли - не знать.

Когда турист из России приезжает в Германию, один из первых искренних вопросов, который возникает у него, — почему здесь на каждом углу натыкаешься на воспоминания о Холокосте? Почему перед тем или другим домом в землю вмонтированы квадратные бронзовые таблички 10 на 10 сантиметров, на которых выбиты имена и даты жизни евреев, живших в этом доме, обстоятельства их депортации и убийства? Почему немцы стараются к каждому зданию прикрепить информационный ярлык: вот здесь, именно здесь, в этом доме, на втором этаже жила семья сапожника, у них было трое детей, самому младшему полгода, старшей десять, их выселили, отправили в Треблинку, погибли все.

Немцы понимают, что история не может быть рассказана только через колонки цифр. Человеческий мозг не в силах представить себе ни 20 млн, ни 6 млн убитых. Это слишком много, это чудовищно много. Человек отказывается переваривать такую информацию. Цифры пугают и пролетают мимо ушей. Но человек отлично понимает ужас трагедии, когда, взяв стакан кофе на вынос, идет по солнечной улице и видит дом, а рядом с ним в брусчатке — вмонтированные блестящие таблички с именами: папа 35 лет, мама 28 лет, дети 3, 5 и 8 лет. Депортированы и убиты. Человек прекрасно понимает, что это такое — быть выгнанным из своей квартиры. Да мне же самому 35! — восклицает прохожий. Черно-белые фотокарточки хроники оживают, они становятся живыми соседями и друзьями.

Нам трудно представить Россию, охваченную всепожирающим пламенем репрессий. Это была война Церковью на уничтожение, где смерть становилась отстраненной повседневностью. Смерть была рядом и далеко, смерть обволакивала, как воздух или моросящий дождь. К смерти привыкали. 
             Это была реальная альтернатива для непослушных власти: "Ставя своей целью закрытие храма, власти угрожали отцу Сергию (Скворцову) арестом и требовали от него, чтобы он снял с себя сан через заявление в газету и написал, что не верит в Бога и дурманит народ. Но он с негодованием отверг это предложение. Тогда ему стали предлагать скрыться, уехать. «Уедешь, и, может быть, минет тебя “чаша сия”», – говорили ему «доброжелатели». Но и это предложение он не принял, сказав: «Куда я уеду? Как я буду смотреть народу в глаза?» (...) Священник Сергий Скворцов умер в Безымянлаге 25 марта 1943 года и был погребен в безвестной могиле" (Игумен Дамаскин (Орловский). Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия. Книга 7. Тверь, 2002. С. 76-83.)

Иногда близкие ставили мучеников перед не менее трудным выбором. “Прошу тебя… если ты жалеешь меня, откажись от своих ничего никому не дающих убеждений...Если согласишься со мной, я поеду с тобой хоть на край света, не боясь нужды. Но при мысли продолжать быть попадьей я вся содрогаюсь – не могу. Ответь мне, как быть?” (Из письма Ирины Грудинской своему мужу, священнику Петру Грудинскому, будущему священномученику, 1930г.)(«Жития новомучеников и исповедников Российских ХХ века. Составленные игуменом Дамаскиным (Орловским). Февраль».Тверь. 2005. С. 184-185)

Страшные слова, на которые трудно ответить. И еще более страшно, что мы ничего не хотим знать о том, что происходило в нашей стране в советские годы - истребление людей, уничтожение лучших, доносительство, страх, которой въелся в кости буквально у всех людей. Страх, что завтра за мной придут и слава Богу, что  взяли сегодня соседа, а не меня. 

Собранные в этой брошюре описания подвига новомучеников могут вызвать у современного человека впечатление, что была какая-то часть законности в этом процессе. Ну, по бумагам в архиве так и есть: арестовали, приговорили, расстреляли. На самом деле ничего этого не было. Надо переводить каждое слово той эпохи на наш язык. 

Арест... Арестовали - это значит схватили.  Арест происходил тайно ночью, чтобы никто не видел. Хватали человека и его просто увозили. Суда не было. Была тройка, которую назначили из Москвы. В нее входили начальник управления НКВД, второй секретарь обкома партии, чтобы первому секретарю не заниматься такими грязными делами, прокурор области и  секретарь тройки. И сидели следователи, выбивали показания из людей. На тройку предлагали уже готовые списки. А тройка решала, иногда перелистывая, иногда нет - этих расстрелять, этим иногда, в редких случаях  - 10 лет. Суд по рекомендации следователя. Вот и весь суд.

  Допрос...Как от них добивались признания? Им предлагали написанный заранее протокол допроса - по шаблону из Москвы присланному:  “Я такой-то признаю, что состоял в контрреволюционной повстанческой организации, или шпионской организации. Или  мой друг - шпион, диверсант”. Если человек отказывался всё это подписать, то ему угрожали: будем арестовывать твоих, всю твою семью. Тут кто-то не выдерживал. Если выдерживал человек и это - начинались пытки. 

Пытки... Самая простая из них просто стойка, "конвейер". Кажется, ну подумаешь, стоять. На деле это было ужасно. Это страшнейшие мучения, сопоставимые с мучениями ранних лет христианства. Следователь сидит, потом его сменяют, кто-то из них пьет чай или водку, звонит домой, поддевает какими-то фразами, стоящего в углу заключенного, но редко дает присесть. А через определенное время начинаются галлюцинации у человека, он не выдерживает. И в этом состоянии он может подписать всё что угодно, не отдавая себе отчета. 

Свидетели... Вот пример "плановой" работы чекистов - расстрел монахинь Горицкого монастыря. Чекистам надо было выполнять план на аресты. И в Белозерске решили выполнить план за счет монашек, которые тут рядом живут. И их арестовали в две-три ночи, всех кого могли. Затем собрали их соседей по домам. Соседям сказали: приближаются выборы, а тут живет контрреволюционный  дух монашества, потом будут против выборов говорить что-нибудь, против советской власти. Мы на время их изолируем. Подпишите, что они такие плохие, контрреволюционные. 
           Если кто-то не соглашался подписывать такие показания против своих соседей, тогда невзначай, - дело-то ночью происходило, - клали перед ним на стол пистолет. Намекали на то, что с родственниками будет нехорошо. "А вы что, заодно с ними?" И так далее. И большая часть этих "свидетелей" подписали то, что следователь написал. Так появлялись "свидетельские показания".

Ложь... Им, уже давно приговоренным к смерти, врали из страха, из страха, что они могут поднять бунт. Врали до последнего момента. Им  следователь говорил: “Вот мы с Вами проведем следствие, а потом Вы на суде расскажете то что нужно, это облегчит Вашу вину..” Находясь в тюрьме, они думали, что будет суд. Их выводили из камер и говорили, что они пойдут на профосмотр или медосмотр. Вели в комнату, где полностью осматривали. После этого им связывали руки и ноги. 
          Тут кто-то сопротивлялся, возмущался, требовал прокурора, потому что их начинали раздевать полностью, и они уже понимали, что это совсем не медосмотр. Таких били по голове, иногда просто забивали. Мало того, что били по голове, били деревянными дубинами по коленям, по ключицам, в грудь тычком. И были специальные железные палки, одна из них была отточена с одного конца, на другой стороне был приварен молоток. Этой палкой протыкали людей и били этим самым молотком. И уже после всего этого их отвозили - привести приговор в исполнение.

Расстрел... Это в документах так называется - расстреляли. Хранится в архиве предписание на расстрел, есть отметка - вот они расстреляны, всё исполнено, и как будто тоже по какой-то процедуре. Это не всегда было так. Многие были умерщвлены разными способами еще до фигурирующего в документах времени расстрела.Иногда пользовались удушением вместо расстрела, если выстрелы были хорошо слышны. 
          В Ленинграде били людей по голове большими деревянными дубинами при перемещении заключенных. Поэтому не всегда их надо было расстреливать, когда их привозили к месту казни. В Москве, во время исследований на Бутовском полигоне, исследователи поражались поначалу, не обнаруживая пулевых отверстий в останках.А потом оказалось, что людей из Москвы туда доставляли в машинах, в которых выхлопные трубы были введены в фургон. Когда их привозили в Бутово - с ними можно было делать всё что угодно. 

После расстрела... Вещи этих людей, которых замучивали, отбирались и продавались в пользу государства. В описи изъятого финотделом НКВД перечислено: шинели мужские, шапки-ушанки, платья женские ситцевые, костюмчики детские, труба подзорная, микроскоп, гармонь, монеты, крестики, образки, иконки - и есть строчка...  "зубы и коронки желтого и белого металла".

Наша страна, общество, государство, мы все еще не в состоянии понять все это, ощутить, да и не знали  до недавнего времени. Когда впустили людей впервые на нынешнее Левашовское кладбище, впечатление  было тяжелейшее. Страшный, тяжелый еловый лес. Заросшая тропинка идет куда-то внутрь этого кладбища. Все уже знали, что здесь происходило. Люди туда двигались осторожно, гуськом, потихонечку, но первые же, кто пришел туда, они пришли с крестиками, фотографиями, какими-то ленточками с надписями, записками, которые они стали писать на ходу. И они стали укреплять это на деревьях. 
           И так сложилось это удивительное кладбище. Оно согрето человеческой памятью, там поставлены памятники, туда часто приходят, там летают и поют красивые замечательные птицы, сойки, белки там прыгают живые. Ведь это место нашей памяти. И нам надо трудиться над памятью. Она должна быть каждодневной. Каждодневной общей национальной памятью,какой она должна быть в нормальном государстве.

И хоть мы знаем, что беззакония в этом мире будут лишь умножаться, пример новомучеников показывает: и в море греха возможно с Божией помощью созидание и построение доброй жизни.Ради того, чтобы каждый из нас смог совершить это усилия памяти, подготовлен настоящий сборник. Очень точно заметил прот Владимир Воробьев: "Нынешние поколения не могут представить масштаб гонений. Меняется менталитет, забываются подвиги отцов. Чтобы память наших героев Великой Отечественной войны сохранялась, нужно каждый год прикладывать усилия. Слава Богу, это делается — мы празднуем День победы и вспоминаем героев. Так же надо вспоминать мучеников, которые отдали жизнь за веру и Церковь. Если бы не было новомучеников, то в России не было бы сегодня Церкви."

Сб-2 Блаженная мц Нина Кузнецова /6 628 или 8 422/

Исходный текст на сайте Фонда новомучеников:

http://www.fond.ru/userfiles/person/408/1294698830.pdf

Журнальная версия иг. Дамаскина:

http://www.foma.ru/blazhennaya.html

ФОМА, май 2013

№5 (121) май 2013

Блаженная спала четыре часа в сутки и в два часа ночи неизменно становилась на молитву вместе с монахами, которые нашли приют в ее доме. Никогда она не пила ни чаю, ни молока, не ела сахара и ничего вкусного, и вся ее каждодневная пища состояла из размоченных в воде сухарей, хотя в горнице у нее самовар со стола не сходил — один вскипит, другой ставят, а за столом вокруг самовара люди сидят, чай пьют, обедают, полон двор лошадей, потому что и проезжие у нее останавливались: за постой платить не надо, да и искать не надо — дом блаженной Нины, урядниковой дочки, каждый укажет, а уж в доме все по простому, православному обычаю устроено — всякий здесь мог найти кров и пропитание; у кого был излишек хлеба, муки или крупы, те, уезжая, оставляли его для других. Гости хозяйки располагались обычно вокруг стола, но сама Нина никогда за стол не садилась, а устраивалась в углу перед печью, у загородочки на чурбачке. В храме она присутствовала за каждой службой: устраивалась где-нибудь на клиросе и делала вид, что спит. Но стоило кому-нибудь запнуться, как она сразу подавала голос и говорила, что следовало читать дальше, потому что службу она знала наизусть. Зрение у батюшки было слабое, и он, зная, что блаженная в совершенстве знает службы и церковный устав, бывало, открывал из алтаря дверь и оттуда спрашивал: «Нинка, какое зачало Апостола и Евангелия читать?» Она тут же отвечала: такие-то, и никогда не ошибалась.

***

Мученица Нина родилась в 1887 году в селе Лальске Устюжского уезда Вологодской губернии в благочестивой семье урядника Алексея Кузнецова и его супруги Анны. Она была в семье единственным ребенком, и родители любили ее, мечтая выдать замуж за достойного человека. Но Нина с детства уже выбрала себе Жениха, полюбив молитву, монастыри и духовные книги. Отец не стал препятствовать ее устремлениям, отдал ей под келью амбар, в котором сам смастерил полки, и стал покупать для нее в церковных лавках духовные книги. Со временем у Нины собралась значительная библиотека, и не было для нее большего утешения, чем чтение духовных книг. Она много молилась, многие молитвы знала наизусть, на память читала Псалтирь. Следуя Христовой заповеди, она стала принимать странников и вообще людей обездоленных. 

В 1932 году власти арестовали Алексея и Анну. Те, будучи уже в преклонных летах, не выдержали тягот заключения, и вскоре скончались. Собирались арестовать и Нину, но во время ареста родителей ее разбил паралич, до конца жизни она с трудом передвигалась и почти не владела правой рукой: когда нужно было перекреститься, она всегда помогала себе левой рукой. По причине неизлечимой болезни ей оставили дом и имущество, которыми она распорядилась как нельзя лучше. Дом был большой, с кухней, где на полатях умещалось до двадцати человек; была еще большая комната, в которой располагались в основном женщины, у которых были арестованы мужья, а имущество конфисковано. Все они шли к Нине, у которой находили и приют, и пропитание.

После закрытия Коряжемского монастыря братия его перебралась в Лальск. В подвале, бывшем когда-то складом, монахи сложили печь, прорубили два окна, перегородили склад надвое, и у них получилось две кельи. Служили они в лальском соборе. Настоятелем возрожденного монастыря стал игумен Павел (Хотемов). Родом он был из зырян, из глухой деревни неподалеку от Усть-Сысольска. Грамоте его обучил благодетель-учитель, который преподавал в городе, но каждое лето, возвращаясь домой, проходил через деревню, где жил мальчик. Учитель объяснял ему урок, давал задание на лето и уходил, а на обратном пути проверял выполненное, делал свои замечания и давал новое задание — и так мальчик обучился грамоте. На всю жизнь отец Павел сохранил благодарность к учителю и поминал его за каждой Литургией. Но еще больше он был благодарен тем, кто пробудил в нем интерес к духовному, любовь ко Христу и монашеской жизни. Он был подростком, когда деревенские женщины, собравшись идти пешком на богомолье в Киев, предложили его родителям взять его с собой. Вот тогда, у мощей преподобных в пещерах Киево-Печерского монастыря, он открыл для себя спасительный монашеский путь. «Я за тех женщин, кто меня в Киев водил, каждый день молюсь, — говорил отец Павел. — Если бы не попал я тогда в Киев, то не стал бы монахом, а не стал бы монахом, то не спасся бы». — «А теперь, батюшка, спасешься?» — спрашивал его послушник Андрей Мелентьев. «А как не спасусь?! Бесы меня потащат в ад, так я вот так руки расставлю да скажу: я христианин! Нет вам до меня дела!»

После того как и это помещение было властями отобрано, часть братии, и среди них игумен Павел, нашли приют в доме блаженной Нины.

По молитвам блаженной Нины собор в Лальске долго не закрывался, хотя власти не раз предпринимали шаги к прекращению в нем богослужения. Наконец в начале 1930-х годов они все же распорядились закрыть собор, но блаженная стала писать в Москву решительные письма, собрала и отправила ходоков и действовала столь твердо и неотступно, что властям пришлось уступить и вернуть собор православным.

31 октября 1937 года сотрудники НКВД арестовали блаженную, но обвинений против нее собрать не смогли. Полмесяца продержали они ее в лальской тюрьме, не допрашивая и не предъявляя обвинений. Власти принуждали многих людей к лжесвидетельству против подвижницы, но согласился на это только один — заместитель председателя Лальского сельсовета. Он дал показания о том, что блаженная Нина является активной церковницей, которая не только противится закрытию храмов, но неустанно хлопочет об открытии новых.

«Летом 1936 года, когда сельсовет намеревался закрыть церковь в Лальске, — показал он, — Кузнецова организовала кампанию, приведшую к срыву этого мероприятия, она собирала подписи и проводила собрания верующих, предоставляя для этой цели свой дом. В августе 1937 года сельсовет начал собирать подписи среди жителей Лальска, которые желали бы закрыть храм, но Кузнецова снова собрала собрание верующих в своем доме и, таким образом, сорвала мероприятие, намеченное к проведению советской властью. Когда был арестован псаломщик Мелентьев, Кузнецова сразу же стала хлопотать за него, просить, чтобы его освободили, брала его под защиту».

На основании этих показаний в середине ноября 1937 года блаженной Нине было предъявлено обвинение, и она была допрошена. Виновной себя она не признала и на следующий день после допроса была заключена в тюрьму в городе Котласе.

23 ноября 1937 года тройка НКВД приговорила блаженную Нину к восьми годам заключения в исправительно-трудовой лагерь. Она была отправлена в один из лагерей Архангельской области, но недолго пробыла здесь исповедница — 14 мая 1938 года блаженная Нина скончалась. 

Фото 1 — Нина Кузнецова с родителями

Фото 2 — Воскресенский собор, Лальск

Фото 3 — Святая мученица Нина, икона

---------------------------------------------------------------------------------------------------------

ВАРИАНТ ОКОНЧАНИЯ ЖИТИЯ

(после слов "...вернуть собор православным" /фото собора/)

В  начале  1937  года  сотрудники  НКВД  арестовали  протоиерея  Леонида 
Истомина,  псаломщика  Андрея  Мелентьева,  старосту,  певчих  и  многих  прихожан 
лальского  собора  и  последних,  еще  остававшихся  на  свободе  священников 
ближайших  приходов.  Все  они  были  этапированы  в  Великий  Устюг  и  заключены  в 
храм  Архистратига  Божия  Михаила,  который  безбожники  превратили  в  тюрьму. 
Православных поместили в небольшую камеру над алтарем, там же были собраны 
священники  и  диаконы  из  Лальска.  Лежа  служили  всенощные  под  большие 
праздники:  священники,  не  приподнимаясь  с  нар,  подавали  вполголоса  возгласы. 
Два  года  пробыл  отец  Леонид  Истомин  в  тюрьме  и  лагере  вместе  со  своими 
прихожанами,  а  затем  его  среди  других  священнослужителей  отправили  на 
лесозаготовки  в  Карелию.  Условия  содержания  были  такими,  что  заключенные 
вымирали почти целыми лагерями. Здесь и принял кончину протоиерей Леонид. 
31  октября  1937  года  сотрудники  НКВД  арестовали  блаженную  Нину,  но 
обвинений против нее собрать не смогли. Полмесяца продержали они ее в лальской 
тюрьме, ни о чем не спрашивая и не предъявляя обвинений. Власти принуждали к 
лжесвидетельству  против  подвижницы  многих  людей,  но  согласился  на  это  только 
один – заместитель председателя Лальского сельсовета. Он дал показания о том, что 
блаженная  Нина  является  активной  церковницей,  которая  не  только  противится 
закрытию  храмов,  но  неустанно  хлопочет  об  открытии  новых.  «Летом  1936  года, 
когда сельсовет намеревался закрыть церковь в Лальске, – показал он, – Кузнецова 
организовала  кампанию,  приведшую  к  срыву  этого  мероприятия,  она  собирала 
подписи  и  проводила  собрания  верующих,  предоставляя  для  этой  цели  свой  дом. 
В августе  1937  года  сельсовет  начал  собирать  подписи  среди  жителей  Лальска, 
которые желали бы закрыть храм, но Кузнецова снова собрала собрание верующих в 
своем  доме  и,  таким  образом,  сорвала  мероприятие,  намеченное  к  проведению 
советской властью. Когда был арестован псаломщик Мелентьев, Кузнецова сразу же 
стала хлопотать за него, просить, чтобы его освободили, брала его под защиту»
1
. 
На  основании  этих  показаний  в  середине  ноября  1937  года  блаженной  Нине 
было предъявлено обвинение, и она была допрошена. 
– Следствие  располагает  данными  о  том,  что  вы  на  протяжении  ряда  лет 
предоставляли свою квартиру для сборищ церковников, так ли это? – Да,  у  меня  в  квартире  до  сих  пор  проживает  священник  Павел  Федорович 
Хотемов, а также приходили другие верующие по вопросам церкви и службы в ней. 
– Следствию известно, что вы по вопросу открытия лальского собора говорили: 
«Эта власть долго не продержится, все равно скоро будет война и снова все будет 
по-старому». Так ли это? 
– Нет, этого я не говорила. 
Виновной себя перед советской властью блаженная не признала. Но что было 
делать с калекой, само содержание которой в тюрьме было для властей неудобным, 
а  по  известности  блаженной  среди  народа  могло  быть  и  хлопотным,  –  и  на 
следующий день после допроса она была отправлена в тюрьму в город Котлас. 
23  ноября  1937  года  тройка  НКВД  приговорила  блаженную  Нину  к  восьми 
годам  заключения  в  исправительно-трудовой  лагерь.  Блаженная  Нина  была 
отправлена  в  один  из  лагерей  Архангельской  области,  но  недолго  пробыла  здесь 
исповедница – 14 мая 1938 года блаженная Нина скончалась. 

Сб-2 Новомученики Бердянские /12 940/

http://eparhiya.com.ua/index.php/2009-11-14-12-10-16.html

Священномученик Виктор Киранов родился 8 марта 1881 г. в селе Мануиловка Бердянского уезда. После окончания Таврической семинарии он в 1903 г. поступил в Юрьевский университет, но уже в следующем году оставил его, решив посвятить себя служению Церкви. С 30 октября 1905 г. в сане иерея он служил на различных приходах Таврической епархии. В начале 20-х годов отец Виктор был возведен в сан протоиерея и назначен настоятелем Вознесенского собора города Бердянска, в котором прослужил вплоть до его закрытия в 1928 г. В этом же году храм был взорван, и отец Виктор перешел служить в Покровскую церковь, настоятелем которой, а также благочинным Бердянского округа оставался до своего ареста. Многие священники из разрушенных церквей находили пристанище при Покровском храме: их оформляли певчими, сторожами и пр. Кроме того, была заведена касса взаимопомощи для поддержки малоимущего духовенства, благодаря которой от голодной смерти были спасены семьи многих гонимых клириков.

Сб-2 Потомки свщмч Александра Парусникова /11 982/

 Рассказывает Александра Викторовна Фомичева, внучка священномученика Александра Парусникова, до пенсии - врач-реаниматолог, сейчас занимается флористикой

Поповка

Наш дом — 1907 года постройки. Соседний дом, в котором жил священномученик Сергий Раменский, второй священник Троицкой церкви — 1819 года. Вся эта улица называлась раньше Поповка, здесь стояли дома причта — священников, псаломщиков, регентов… Сейчас это улица Первомайская.

Наша семья живет в этом доме уже больше века. Здесь жил мой дедушка, священномученик Александр Парусников, священник Троицкой церкви в Раменском. Потомки поделили дом на четыре части  — четыре отдельных входа, но, по сути, мы все равно все вместе, живем одной семьей.

Александр Сергеевич Парусников, Александра Ивановна Парусникова и подруги Александры Ивановны, сельские учительницы у дверей дома Парусниковых, зима, 1910 год

Сегодня потомков отца Александра Парусникова — несколько десятков человек. Часть из них живет в Петербурге, часть — в Орехово-Зуево, часть в Москве. Полным составом в последние годы собираться трудновато, но, кто живет в Раменском, — собираемся каждое воскресенье.

Три записки

Самая, наверное, важная и драгоценная вещь в нашем доме — это записки, который отец Александр написал в тюрьме. Три маленьких кусочка папиросной бумаги. Охранник вынес их за голенищем сапога. Надо сказать, что город наш и сейчас маленький, а тогда и тем более… Все друг друга знали, и к отцу Александру люди относились очень хорошо. Поэтому и в тюрьме охранники ему сочувствовали и как могли, помогали.

«Мой дорогой Сережа, прощай. Ты теперь становишься на мое место. Прошу тебя не оставлять мать и братьев и сестер, и Бог благословит успехом во всех делах твоих. Тоскую по вас до смерти, еще раз прощайте».

Александра Ивановна Парусникова (Пушкарева)

Надо сказать, что бабушка, жена отца Александра, была женщина с характером, достаточно суровая. Все-таки десять детей… К сожалению, я ее практически не помню — мне было всего два года, когда ее не стало. Но от мамы я про нее очень много слышала. Она была очень сильной женщиной, — это помогло ей поднять в одиночку детей. Ведь она их растила не просто без мужа, но еще и в условиях изоляции от общества — они же были так называемая семья лишенцев. Безусловно, многие здесь в Раменском ей помогали — те, кто помнили отца Александра и знали семью… Вообще она до последнего отказывалась верить, что отец Александр погиб. Все разговоры о расстреле она пресекала: нет, и все.

Сергей Алексеевич Парусников, первый священник Троицкого храма, митрофорный протоиерей, которому император пожаловал дворянский титул, отец новомученика

Конечно, в семье все догадывались, что могло быть на самом деле. Время было такое, что если человека арестовывали, было два варианта — или лагерь, или расстрел. Но бумага, которую бабушке выдали, гласила, что отец Александр был сослан на 10 лет в дальние лагеря без права переписки. И бабушка надеялась, что он не расстрелян и где-то жив…

Дата смерти — отсутствует

Старшая дочка отца Александра, Надежда, была самая бойкая из всех — она ездила по всем московским пересылочным тюрьмам, пыталась найти следы отца. Тогда искали родственников так: брали с собой справку об аресте и передачу. Подходили к окошку, куда сдавали передачу, клали справку и пакет. Если человека, означенного в справке, в тюрьме не числилось, передачу возвращали и говорили: «Нет такого». Надежда проделывала все это много раз, и однажды пришла с той же самой целью на Лубянку.

Надежда постучала, открылось окошко, она положила пакет и справку. Неожиданно дверь открылась и ей сказали: «Ну-ка, зайдите!». Она вошла, дверь за ней закрылась. Ее спросили: «Кто он Вам?». Она ответила: «Отец». Ей сказали: «Мы Вам больше искать не советуем!». Тетя Надя вспоминала этот случай много раз. Когда она вышла на улицу, ее, конечно, колотило от страха — ведь она могла запросто и не выйти наружу… После этого случая она побоялась продолжать поиски.

Потом в 1946 году бабушке выдали справку, что Парусников Александр Сергеевич скончался от рака желудка. Я лично видела этот документ. Такая небольшая справка, написанная от руки на простой бумаге. Но до конца своих дней бабушка отказывалась признавать, что дедушка умер. Она не разрешала служить по отцу Александру панихиды, совершать какие-либо заупокойные обряды. Так получилось, что у нас есть общая семейная могила. Так вот у отца Александра там указана только дата рождения — 1879 год. Потому что даты смерти его никто до недавнего времени не знал.

Потомки священника

Когда отца Александра арестовали, у его детей сразу начались сложности. Даже самые маленькие, которые учились в школе, чувствовали это давление. Их унижали, как только могли, хотя они все учились прекрасно. Моя мама вспоминала, что, например, когда всем детям в школе давали завтраки, их, поповских детей, отсаживали в стороночку, на отдельную лавку. Кормить их было не положено. Во время уроков учителя стремились как-нибудь их задеть — моей маме, когда она отвечала урок, говорили: «Ну вот, начиталась псалтырЕй!»…

Александр Сергеевич Парусников в молодости

Несмотря на способности к учебе, высшее образование получили только двое из детей отца Александра — одна из дочерей и один сын, уже после войны. Конечно, вмешалась война — нужно было выживать…

Но надо сказать, что никто из детей отца Александра даже в советское время не скрывал, что они — дети священника. Моя мама вообще очень гордилась этим и даже как-то с вызовом порой об этом говорила. Далеко не во всех священнических семьях тогда так поступали. Например, мой отец — тоже сын священника, но когда они познакомились с моей мамой, он побоялся ей об этом сказать. Хотя она-то сразу сказала ему, что она — дочка священника. Мама позже много раз ему это «припоминала»… Она очень сильно на него за это обижалась.

Все дети отца Александра стремились как можно больше памяти о нем сохранить. Благодаря им до нас дошло столько вещей, о нем напоминающих — и иконы, и записки, и все эти справки… Сохранить все это было очень важным для моей мамы. Теперь это очень важно для меня, и я рада, что это очень важно и для моей дочери, Даши.

Прот. Александр в день приезда владыки

Все потомки отца Александра остались верующими людьми, хотя степень воцерковленности у всех разная. Дедушка был интеллигентный человек, с высшим образованием, и на детей в плане следования традиции он никогда не давил. Мы все всегда знали, что христианство — это свободный выбор. У каждого — свой путь к Богу.

Наверное, поэтому многие из нас, внуков, стали серьезнее относиться к вере только в конце жизни. Хотя основные церковные праздники мы в семье всегда отмечали. Иконы у нас всегда стояли, мы старались соблюдать посты. Мои родители дружили с семьей отца Сергия, настоятеля храма в Игумново. Мой папа, когда мы приезжали в Игумново, пел в церковном хоре, читал Апостол. Честно говорю, до определенного возраста я там просто присутствовала — не понимала ничего. Мы, конечно, старались  эти поездки не афишировать. Но я четко помню, что мама никогда мне не запрещала говорить, что мы ходим в храм.

Самые яркие мои детские воспоминания — это о том, как мы добирались в Игумново на Пасхальную службу. Автобусы туда не ходили, такси было поймать трудно, бывало, даже посадит нас в машину, а как увидит на дороге пост ГАИ, говорит: «Все, высаживайтесь, дальше я не поеду!». То мы шли по обочине дороги, то через поле, то через железнодорожную насыпь…

А мама еще всегда старалась меня на Пасху по-особенному нарядить. Так было принято в семье — еще бабушка всем девочкам шила новые платья к Пасхе. Точнее, старшей Наде шила новое, а остальным — перешивала из старых. И вот, когда мы дойдем до храма, мы все уже усталые, в грязи… Но радость необычайная всегда была! Отец Сергий был в плане устава очень строгим, но он всегда умел создать в храме ощущение праздника.

На все основные церковные праздники мы старались попасть в храм, а потом в доме устраивали застолье. Летом, когда погода позволяла — ставили стол в саду, на воздухе. На Троицу собиралось особенно много родственников.

Помню, как в советское время трудно было достать продукты на Пасху. Творога было не достать, поэтому доставали молоко, а потом мы готовили творог на весь наш «колхоз». Мы все приглашали друзей, я приводила студентов, с которыми мы вместе учились, потом коллег с работы… Все знали, что в нашем доме на Пасху — очень вкусно!

Камень в борщевиках

 В советское время Троицкий храм, где служил дедушка. был превращен в завод,а потом и вовсе заброшен. Стоял он пустой, полуразвалившийся, и только какая-то старушка-сторож его охраняла.

Первые молебны мы служили у ворот, на территорию нас не пускали. Вешали на решетку икону Святой Троицы и молились… Потом нас стали пускать во дворе храма, потом на лестницу, потом и внутрь… 

Потом подруга моей мамы Елизавета Алексеевна, очень активная женщина, как-то пришла и сказала: «Татьяна, давай мы с тобой восстановим храм!». Она зарегистрировала общину, и в 1989 году храм вернули верующим. К нам прислали служить замечательного батюшку из Данилова монастыря, отца Валентина Дронова.

Отец Валентин узнал историю нашей семьи и предложил: «Давайте пошлем запрос». пришел ответ, что их отец, Парусников Александр Сергеевич, расстрелян на полигоне Бутово 27 июня 1938 года.

Прот. Александр незадолго до ареста

Получается, что он был расстрелян почти сразу после того, как его увезли из Раменского в Москву. И когда моя тетя ходила с передачами по тюрьмам, его в живых уже не было…

Как только мы узнали про Бутово, мы сразу же туда поехали — полигон был открыт по выходным. Там тогда ничего не было — ни храмов, ни креста. Был только мемориальный камень. А вокруг росли огромные борщевики… Теперь наша новая семейная традиция — в день расстрела отца Александра ездить на литургию в бутовский храм новомучеников. 

Потомки человека, который написал донос на отца Александра, до сих пор живут на соседней улице, бок о бок много-много лет.  Судьба того человека, который донес на отца Александра, была  очень тяжелой — он тоже был арестован, сын его трижды пытался покончить с собой, и в конце концов ему это удалось…

Семя Церкви

Многие вещи, которые сохранились у нас в доме, помнят отца Александра Парусникова. Это и его тюремные записки, и иконы, которые в каждой семье его потомков остались, и его книжный шкаф. Еще сохранился паспорт отца Александра — его я передала в Бутовский музей. Долгое время сохранялись в доме и его облачения, но потом дочки перешили их на платья и на юбки. Время было такое — ходить им было не в чем, материала тоже было не достать…

Еще остались вещи бабушки — ее молитвенник, поминальник. Что-то из посуды осталось. Среди прихожан в Раменском до сих пор есть бабушки, которые помнят отца Александра — кого-то он крестил, кого-то венчал.

Мы надеемся создать здесь какой то, пусть маленький, музей памяти отца Александра. Если, конечно, наш дом не будет уничтожен местной стройкой. 

Диалог с властями нам вести очень трудно — эти люди не понимают, что такое дом, что такое семья, зачем нам эта память. Что такое новомученики, эти люди просто не хотят знать... кажется, что мы просто действуем в корыстных целях — хотим сохранить за собой землю в центре города.

Вообще люди, пришедшие в храм сегодня, и те, которые приняли веру от бабушек и дедушек, в чем-то отличаются друг от друга. Те, кто «на белом коне» влетел в Церковь в последние годы, часто были подвержены моде. А мода проходит… У тех, кто принял веру в семье, этого нет. Они, конечно, часто не такие начитанные, образованные люди, не могут свою веру объяснить, но есть у них внутри какой-то внутренний стержень…

 Мне кажется, что сейчас внутри Церкви проходят те же процессы, что и в годы гонений — просто с утроенной скоростью. И это меня очень пугает. Конечно, Церковь — живой организм, и я верю, что он может исцелить себя сам. Но для этого нужно сохранять историческую память.

Использован текст публикации на сайте "Православие и мир" 11 февраля, 2013 • Анастасия Коскелло, в сокращении.http://www.pravmir.ru/potomki-novomuchenikov-aleksandra-fomicheva-vnuchka-protoiereya-aleksandra-parusnikova/