ОС: Мы свидетели того, как искусство и культура боролись за свою автономность. И добилось к 19 веку автономности от власти государственной, от доктрины. Правда, тут же впала в зависимость от самых простых меркантильных вещей, от денег. Но в смысловом отношении она автономна. И тут оказалось, что в автономном виде она очень быстро истощается. Разговоры о конце искусства, конце культуры, конце поэзии стали в наше время общим местом. Я думаю, подобно тому как в лице Иоанна Павла Второго Церковь ищет союза со свободным художеством, автономному художнику нужно какое-то основание. Иначе автономное искусство ничем больше не питается.
АК: В 20 веке искусство возвращается к Церкви, к религии.
ОС: Да, есть много такого. Клодель, которого я переводила. Томас Элиот, англиканский поэт. У нас это Пастернак - стихи из романа, да и сам "Доктор Живаго", который есть своего рода богословие в форме романа. Многие чувствуют, что нечем дышать. У свободного искусства два пути - или путь коммерческого развития, но тогда оно попадает в зависимость от денег и оно уже не автономно. Если же оно удерживает позиции автономности, то это почти целиком искусство сатиры, социального протеста, деструкции - это очень узкий путь.
-----------------------------------------------
ОС: Если складывается цивилизация в которой художественные дары человека, присущие ему изначально, - ведь с тех пор, как мы знаем человека, мы видим в археологических исследованиях музыкальные орудия, изображения, - если появляется человек, у которого эта способность атрофирована, и цивилизация занята только другим - обеспечением существования, совершенствованием технических средств, - такая цивилизация практически как бы не нужна. Она представляет собой космический скандал. Враг всему мирозданию - зачем такая цивилизация? Искусству становится все труднее, это факт. Я надеюсь, что это кризис, а не тупик. Этот кризис требует пересмотреть многие вещи, веками остававшиеся без внимания. Пересмотра требуют совсем не формы. Все искусство последнего столетия называют сменой парадигм. Импрессионизм, потом кубизм, потом еще что-то, скорей менять форму - и тут дошли до полного предела. Все формы уже использованы, остается постмодернистский коллаж. На этом пути забыли об антропологическом измерении искусства: а кто художник?
В традиционном обществе не всякий мог быть художником. В древности это был человек, обладавший каким-то еще авторитетом Жрец, шаман или царь Давид, священный поэт. В средневековье, в разных традициях, не только в христианской, поэт проходил особую школу именно личного очищения и совершенствования. Не у всякого человека самовыражения нужны и имеют какую-то общую пользу. Для этого, в конце концов, есть исповедь: если тебе хочется рассказать про свои дурные стороны. Исчезновение исповеди как социального общего института тоже отразилось на искусстве - вместо исповеди пишут музыку, романы и так далее, рассказывают о своих неприглядных вещах, от которых хочется освободиться. Есть расхожее выражение, что искусство это самоврачевание. Он врачует себя, но что он делает с публикой? Ведь публика поглощает все, что он из себя выбрасывает.
АК: А есть ли какой-нибудь механизм, чтобы это ему запретить делать?
ОС: А раньше он мог все это рассказать на исповеди и просто вырезать, скажем, цветочки или что-то такое безобидное делать.
АК: Так он же хочет еще чувствовать себя художником при этом.
ОС: Кто же больше чувствует себя художником, чем тот, кто любуясь, не думая о своих комплексах и мучениях, может предаться своему труду? Итак, мне кажется, что рано или поздно вспомнят, что не от всякого человека высказывание нужно. Оно может быть, но не как публичное. Публичность нуждается в словах человека, который что-то может сказать, это чем-то обеспечено: его мудростью, его достойной жизнью, чем-то еще. Право на общее слово нужно заработать. Это требование кажется идущим поперек общему движению демократизации. Мне ненавистна идея, что надо развивать везде креативность, что надо даже салат творчески резать - мне от этого становится плохо. Делай лучше правильно и хорошо, но зачем же - творчески?
Казалось бы, каждый имеет право на высказывание, всех призывают быть открытыми и говорить, но из этого создается адский шум, в котором ничего нельзя расслышать. И поэтому я думаю, что рано или поздно цивилизация почувствует, что она не может жить без чистого слова, без авторитетного слова. Без слова, исходящего из другой ситуации, чем человек, который лечит сам себя. Может, он других может лечить.
АК: В конечном счете это возвращение к религии.
ОС: Да, в самом широком, непредвиденном виде. Один немецкий поэт сказал, что когда говорят о религии часто имеют в виду цитату из религиозного. Поэтому можно вполне принять все цитаты из религиозного и остаться таким же закомплексованным человеком, и эта закомплексованность, грубость и жесткость будет выражаться в твоих словах, сочинениях. Я имею в виду исцеление личности.
---------------------------------------------
ОС: Я веду занятия по Данте в МГУ, и как раз я их учу думать, попробовать думать так, как это было принято у Данте, где основа всего - правильная причинность. Причина должна быть больше своего следствия. Иначе она не причина. Это противоположно марксистскому пониманию когда низкое порождает высокое. То есть когда причина сводится к самым низким основаниям: надо есть, а он это как-то преображает и делает "Джоконду". Фрейдизм такой же - с низкой причинностью. Для Данте, для Фомы, да и не только для христиан, для Аристотеля, причиной могло быть только то, что идет сверху, что больше своего последствия. Поэтому изобретение фотографии - не той степени причина. Но само изобретение фотографии чем-то было причинено.
Эту речь я дольше обдумывала, нежели мои теперешние ответы, поэтому может быть мне просто прочитать ее конец, где все сказано точнее, обдуманней: "Голос поэзии, голос человека, находящегося в правильных отношениях с чистотой, глубиной и тайной. Это голос удивительной, необъяснимой уверенности. По этой уверенности мы его всегда и узнаем. Карл Барт писал о Моцарте, пытаясь объяснить чудесную силу его интонаций: " Моцарт не знает сомнений". И, совпадая с Бартом, Мандельштам говорит о лирике и о музыке, как о голосе невинности, внутренней правоты: "В нем росли и переливались волны внутренней правоты". Это миг правоты, чудесное забвение о возможности ошибки и промаха, о своем несовершенстве, человек и называет чистым счастьем. Дар поэзии как поэзии, независимо от ее конкретных содержаний, дар этого счастья. Дар внезапного воспоминания о родине, о родном отношении с тем, перед чем обычно. Обыденно мы не можем чувствовать ничего другого, кроме вины. Дар памяти об Эдеме. Безусловно, поэзия - не единственное дело человека.. Но то, что мы утратим, если утратим это дело - это полнота образа человека. И человечества. Человека, который делает и человека, который делается. Чем же он делается в ходе этого труда? - можно спросить. И вот пастернаковские слова: "ты держишь меня, как изделье, и прячешь, как перстень, в футляр". Так обращается к Богу умирающий в стихах Пастернака. Человек делается тем, чем он изначально был. Он делается любимой драгоценностью своего Творца. И дальше я привожу собственные стихи: "где, как ребенок, плачет простое бытие, да сохранит тебя Господь как золото Свое". И вот это я осмелилась бы назвать доктринальным смыслом поэзии.
|
Комментариев нет:
Отправить комментарий